«Права человека нельзя отнять»: зампред ОНК в Приморье — об условиях жизни арестантов и важности приучить себя жаловаться
От сумы да тюрьмы не зарекайся – пословица, никогда не теряющая актуальности в России. При этом места принудительного содержания тюрьмами далеко не ограничиваются. Это может быть и камера в отделении полиции, и армейская гауптвахта, и психиатрическая лечебница. Открывать любые закрытые двери и проверять условия содержания задержанных и заключённых имеют право ОНК (общественные наблюдательные комиссии). О том, кто и как там работает, в каких условиях живут заключённые, почему нужно и важно жаловаться и как возвращать бывших зэков в общество, рассказывает заместитель председателя ОНК в Приморском крае Денис Дженжера.
— Из-за протестов в последнее время ОНК всё чаще на слуху. Однако всё ещё много тех, кто ничего о вашей организации не знает.
— Федеральный закон о формировании ОНК в каждом регионе страны был принят в 2008 году, во времена президентства Медведева. Примечательно, что это одна из немногих его инициатив, которая в итоге так и не была отменена.
Мы общественные контролёры. Коллеги шутят, что мы фонарик и колокольчик, прожектор и рупор. Наша цель – проверять, находить нарушения, подсвечивать эти проблемы для проверяющих органов и в целом для общества через СМИ.
— Какие полномочия у вас есть?
— Прежде всего, это право входить в любые места принудительного содержания и проверять их работу без разрешения, только по уведомлению. Обычно его мы отправляем за сутки, но в экстренных случаях достаточно телефонограммы. После посещения составляем отчёты, которые отправляются руководству тех учреждений, которые мы посещаем. Обычно это ФСИН или МВД. Если есть явные нарушения, то и в прокуратуру.
Правда, в законе есть одна оговорка. Попасть мы можем только в стационарные учреждения. Когда писался закон, никто и подумать не мог, что могут быть автозаки, в которых задержанных в тесноте держат часами, – такое было в Москве во время январских несанкционированных митингов. У нас хотя бы более просторные муниципальные автобусы для этого использовались на акциях 23 и 31 января.
— Кто входит в ОНК в Приморском крае?
— Количество участников ОНК зависит от числа мест принудительного содержания на территории, в Амурской области, например, это всего четыре человека. В нынешнем созыве приморской ОНК 26 человек, для всех нас это социальная, не основная работа. Мы обычные граждане, которые заинтересованы в нормальной общественной жизни, но имеющие возможность прилагать дополнительные усилия для этого. Среди нас предприниматели, журналисты, менеджеры. Есть художник, домохозяйка, два бывших сотрудника правоохранительных органов.
В центральной России много жалоб на то, что вместо деятельных и неравнодушных в ОНК приходят бывшие сотрудники ФСИН и полиции, которые только занимают места, а работу саботируют. У нас я такого не наблюдаю. Например, Сергей Комаров – бывший сотрудник ФСИН, но он отличный контролёр. Знает то, на что мы можем внимание не обратить, я не вижу, чтобы он защищал интересы бывших коллег при проверках. Всё от конкретных людей зависит.
Претендовать на вступление в ОНК самому нельзя, нужно быть членом общественной организации и собрать пакет документов. Но в целом с этим проблем нет, было бы желание. Я, например, от общества инвалидов «Ковчег» пошёл, наш председатель Владимир Найдин возглавляет приморское отделение Общероссийской общественной организации «СОНК», которая помогает заключённым возвращаться к нормальной жизни. Зампредседателя ОНК Элеонора Трубникова – руководитель фонда поддержки граждан, оказавшихся в трудной жизненной ситуации «Калина красная».
Нынешний созыв приморской ОНК был собран 7 апреля 2020 года, мандат выдаётся на три года. Выбирает членов ОНК Общественная палата Российской Федерации, от региональной общественной палаты мы независимы. Система отбора моими коллегами часто критикуется, никто не знает точного механизма отбора кандидатов.
Колония строгого режима № 41 под Уссурийском. 2014 год
— Достаточно ли 26 человек на все тюрьмы и спецприёмники?
— Смотря где. Большинство членов ОНК живут во Владивостоке. У нас закрыт вопрос со столицей Приморья и Находкой, там наших двое. А в Уссурийске один человек, и это уже плохо. По правилам – это один из ключевых пунктов в законе, – ходить мы можем минимум по двое. Больше можно, меньше – нет.
В идеале нам нужно по два человека в каждом крупном городе. Теоретически это возможно – нужно, чтобы кто-то из 26 сложил мандат. Тогда можно будет сделать донабор.
В целом более-менее активных участников у нас в среднем 70%. Но зато есть пара человек, которых мы вообще даже в глаза не видели. Что двигало этими людьми, когда они вступали ОНК, для меня загадка. Раньше, говорят, членство в ОНК помогало вопросы с гаишниками решать, но, насколько я знаю, это уже давно не актуально. Мы когда ехали в колонию в Волчанце в разгар пандемии в прошлом году и показывали мандаты членов ОНК, сотрудники ГИБДД вообще не реагировали на мандаты. А вот официальное письмо от руководства колонии сработало.
— Насколько часто члены ОНК ездят по тюрьмам?
— Мы с председателем в 2020-м примерно 30 дней за год на это потратили, всего в прошлом году члены ОНК провели 47 проверок. Нормально, но можно и больше. Гораздо больше времени занимают отчёты. Я не большой любитель писать, но это обязательно. Не написал отчёт – даже если всё хорошо по итогам проверки, считай, что тебя там и не было.
— Как вы выбираете, куда идти?
— Есть два пути: годовой план, с которым вовсе не обязательно делиться с ФСИН и МВД, и работа по жалобам задержанных и заключённых. Мы совмещаем оба.
Если говорить про колонии, то визиты можно синхронизировать с дисциплинарными комиссиями. Всегда полезно послушать, за какие проступки и на сколько людей наказывает руководство, какие объяснения дают сами заключённые. Правда, в эту схему в 2020 году изменения внесли два фактора – пандемия и протесты.
— Как вашу работу изменил коронавирус?
— По закону, запретить наши посещения нельзя, только при введении в учреждении особых условий, например, бунт в колонии. Но при желании всегда легко показать пачку документов – различных инструкций, по которым живёт каждое конкретное учреждение, – и ограничить нашу работу.
В регионах, несмотря на то, что ФСИН вроде бы и единая федеральная структура, всё было по-разному. Это как с губернаторами – где-то смертность от коронавируса занижают, где-то – наоборот, где-то масочный режим отменяют.
У нас в Приморье ФСИН заняла в целом адекватную позицию. Мы сразу договорились, что пока ходить будем только по жалобам, а условно плановых проверок (тех же дисциплинарных комиссий в колониях) не будет. Практически весь год, кроме первых дней пандемии, когда никому ничего не было понятно, мы могли – и сейчас можем – заходить во внутренние помещения изолятора и в принципе работать как обычно. В Москве, насколько я знаю, члены ОНК не могут попасть внутрь камер, разрешено только пройти в помещения для адвокатов и вызывать заключённых по одному.
В сентябре, когда началась вторая волна коронавируса, в одной из колоний нас просили немного повременить с обычными проверками. Пошли навстречу. Мы понимаем и свою ответственность. По правилам, попавший в колонию сначала сидит на карантине, а только потом уже попадает в остальную часть зоны. Поэтому путь распространения вируса – только от посетителей и сотрудников. На проверки ходим в масках и перчатках.
Автозаки и бойцы ОМОН на Светланской во время несанкционированной протестной акции 23 января 2021 года
— А протесты как вашу работу изменили?
— Исторически мы больше работали с ФСИН. Также нормально налажено взаимодействие с отделом МВД, который занимается спецприёмниками для административно задержанных и изоляторами временного содержания.
Начиная с первых протестов за Фургала нас стали больше интересовать КАЗы [камеры для административно задержанных] в отделах МВД. Особенно остро этот вопрос встал после митингов 23 и 31 января. В обычное время большинство задержанных в основном возили в 4-й отдел полиции на Посьетской, там более-менее приличные камеры. В конце января были и автобусы, и полностью забитые 1-й и 2-й отделы на Махалина и Русском острове.
— То есть регулярных проверок КАЗов не проводилось?
— Нарушения есть у всех и всегда. Например, по нормам освещённости. В КАЗах, как правило, людей держат недолго, но когда задержанных много, нормальные камеры очевидным образом заканчиваются, и людей могут посадить в совершенно ненадлежащие условия. Плюс, если людей задерживают массово, полиция, в том числе из-за нехватки времени, может совершать больше процессуальных нарушений.
— Обращались ли к вам после протестов 23 и 31 января?
— Жалоб мало, всего две. Первая – от подстреленного в ногу. Вторая от Андрея Мякотина: его после акции 31 января задержали на двое суток в КАЗе отдела полиции № 1 на Махалина. Оставили его, возможно, потому, что у него нет местной прописки, а участие в митинге было повторное – летом он был задержан на одной из акций и отправлен на общественные работы.
Две ночи он провёл на скамейке длиной 1,2 метра и в комнате площадью менее минимально положенных 4 «квадратов». В таких условиях людей держать категорически нельзя. Подобные комнаты уже давно выведены из оборота, но каким-то странным приказом его туда поместили. Задержанный говорит, что начальник отдела ссылался на какой-то внутренний приказ.
— Можете ли вы сами писать жалобы по информации из СМИ?
— Можем, но это не всегда правильно. Выглядит это так, что мы избирательны и предвзяты. Например, мы отправили письмо в полицию, аппарат уполномоченного по правам человека о том, что сотрудники в отдельных случаях применяют избыточное необоснованное насилие. И перечислили примеры – избитые Антон Расин и граждане СССР в Спасске, нападение в отделе полиции на водителя «фургаломобиля» Ростислава Смоленского. А из аппарата уполномоченного нам ответили, что про Спасск, например, они вообще не в курсе, «пришлите видео».
Насколько я знаю, жалоб из Спасска, в том числе ОНК, не поступало. В случае со Смоленским адвокат жалобу подал, возбуждено уголовное дело, была очная ставка с предполагаемым виновником.
Мораль тут только одна – система на человека не работает, если на неё не давить, а делать это можно только с помощью жалоб. Люди и устно нам что-то сообщают, но подтверждение слов на бумаге для прокуратуры и других проверяющих в сотни раз весомее.
СИЗО № 3 Уссурийска. 2014 год
— Насколько часто люди жалуются в ОНК, находясь не в колонии, а, например, в спецприёмнике для административно-задержанных?
— Опять же редко. В камере, например, лампочка перегорела. Все думают: «Да что такого-то, отсидеть-то всего 10-15 дней, потерплю». А это вообще-то нарушение условий содержания. А бывают и более скверные примеры. К слову, стать административно-задержанным может в любой момент кто угодно. Простейший пример – покинул место ДТП: задел чужую машину, не дождался хозяина, записку под стеклом сдуло ветром. Вас нашли по камере, завязался конфликт с владельцем. А статья в таком случае – арестная.
Люди у нас, мягко говоря, недопонимают вообще про права человека. Я вот свою дочь, вчерашнюю старшеклассницу, спросил, знаешь, что это такое? Она не вспомнила, хотя училась хорошо. Нашли учебник обществознания, там три страницы про права человека, гражданина. Ну, и что-то ещё про обязанности, само собой. Но то, что есть базовые, неотъемлемые по рождению права – вообще не артикулировано. Права человека у тебя нельзя отнять, даже если ты плохой гражданин, если уж на то пошло. И это должен знать каждый.
— Может быть, жалуются мало из-за того, что не хотят прослыть жалобщиками или, того хуже, стукачами?
— Я думаю, тут несколько причин. Во-первых, конечно, это ложное представление, что борьба за свои права – стук. Хотя есть мнение, и я его разделяю, что те, кто подаёт жалобы даже не вовне, а к руководству учреждения, где содержатся, вызывают уважение внутри тюремного коллектива. Потому что человек борется за себя, а если таких много, то и к остальным отношение будет лучше. Как-то в одной из колоний пытались жалобщиков нам выставить в невыгодном свете – говорили, что они трое генерируют 80% жалоб из колонии. А какая разница? Если есть нарушения прав, надо их исправлять, а не переводить стрелки.
Нужно понимать, что у людей просто нет полезной привычки жаловаться. Советский человек был лишён процессуальных прав – даже представить было невозможно, что можно подать в суд заявление на действия милиции или чиновника. Люди привыкли думать, что ничего ты жалобой не изменишь, а если в суд идти, то и госпошлину платить надо, только деньги терять. С другой стороны, мы видим, что люди уже научились подавать в суд друг на друга. Или если вообще не надо деньги тратить, с удовольствием фотографируют припаркованные на местах для инвалидов машины без опознавательных знаков. Я думаю, если облегчить подачу жалобы, то будут писать чаще.
Парадокс – за всю историю человечества так много не писали каждый день друг другу, как сегодня, а изложить суть в жалобе не могут найти и 15 минут. Многие думают, что нужно использовать какие-то чиновничьи словечки, но это не так.
Конвоирование осуждённого из СИЗО № 1 во Владивостоке. 2018 год
— Насколько эффективны жалобы в ОНК?
— Как минимум какие-то вопиющие нарушения гораздо сложнее спустить на тормозах, возрастает шанс на восстановление справедливости. Дело водителя «фургаломобиля» Ростислава Смоленского на контроле замгенпрокурора России, в том числе благодаря обращениям ОНК и уполномоченного по правам человека.
Второй фактор – огласка. Если к нам обратились, мы можем рассказывать обществу о каких-то случаях через СМИ. Более того, некоторые члены ОНК – журналисты. А давление общества на полицейских, которые нарушают закон, заставляет их задуматься: бить сейчас кулаком задерживаемого или лучше не стоит?
Из положительных примеров в прошлом году могу вспомнить историю с Уссурийским спецприёмником для административно-задержанных. Мы там были, когда проходило голосование по поправкам в Конституцию. Там были три камеры без умывальников, приватного места и окон. Коридор без света, лампочки нет, в туалет водят по запросу. Хуже, чем в любой камере. В одном таком двухместном помещении сидит девушка. Радостная – последний день остался, её за вождение без документов туда поместили.
Суть в чём. Женщин в спецприёмниках меньше, чем мужчин. Если в большую камеру на четверых женщину поместить, сразу лимит спецприёмника снизится, вместе-то мужчин и женщин держать нельзя. Поэтому её и посадили в эту «пыточную» камеру. Когда член ОНК, журналист Сергей Кожин написал статью, поднялась шумиха, даже из Общественной палаты звонили. Три эти камеры закрыли. Нельзя там людей держать, пускай там веники хранят.
С ОМОНом и Росгвардией ситуация сложнее. Мы можем ходить только по местам заключения, а они работают в поле, но выведены из обычной иерархии полиции. Анонимные, без жетонов. Если не могут установить сотрудника полиции, который на митинге 23 января в Санкт-Петербурге женщину пнул (а случай вся Россия знает!), что уж тут говорить об остальных примерах.
— На что больше всего жалуются задержанные и заключённые?
— Бытовые условия – отсутствие матрасов, например. Проблемы с приватностью – часто в камере нет дверей в месте, где стоит чаша Генуя. В колониях такое встречается иногда, в отделениях полиции и ИВС – практически всегда. К слову, сам факт того, что эти чаши до сих пор используются, – уже проблема. Например, в Артёме в спецприёмнике лучшая камера – та, где есть унитаз и умывальник. Таких две всего на всё учреждение.
СИЗО № 1 во Владивостоке после ремонта. 2015 год
Формально отсутствие унитаза – не нарушение, но уровень комфорта от таких приспособлений, как чаша Генуя, можете оценить сами. Во ФСИН нам говорят, что недофинансирование доходит в отдельных случаях до 70%, денег на нормальный ремонт нет. В МВД, видимо, тоже проблемы с деньгами – сотрудники Уссурийского спецприёмника мне говорили, что делают несложный ремонт за свой счёт. Я им, конечно, верю, но как такое вообще возможно?
В Уссурийске, да и в Артёме, спецприёмники, на мой взгляд, надо вообще закрывать. Строить новые, соответствующие всем нормам. Для понимания – в Артёме спецприёмник занимает только треть здания, остальное – заброшка с выбитыми окнами. Это постройка 1943 года, в советское время здесь были КПЗ, наркология и вытрезвитель. По-хорошему, здание нужно признавать аварийным и закрывать.
С освещённостью проблемы есть. Я занимаюсь световым оборудованием по основной работе и разбираюсь в таких вещах. У нас так устроено, что для старых СИЗО, а часто это исторические здания, которым более чем по 100 лет, – одни нормы, а для новых – другие, более строгие. Но я всё равно пишу о таких вещах в отчёте. В камерах освещённость редко даже в минимум по нормативам вписывается – это 150 люкс, а вообще должно быть 300. По факту – 50, кое-где и 12. Если у вас вечером едва-едва горит одна лампочка, что толку от того, что есть книга почитать? А многим ещё нужно с томами уголовного дела знакомиться.
На медицину жалуются. У нас как раз недавно случай был в ИК-10 – это женская колония в посёлке Горное. На всю колонию, а сейчас это 750 человек, один провизор, нет даже фельдшера. Ставки есть, но зарплата врачей в системе ФСИН низкая, плюс большая удалённость – посёлок находится в 55 километрах от Уссурийска. Рядом Михайловка, но тоже в отдалении. Раз в месяц приезжает из управления ФСИН выездная бригада. По нормам Минздрава, женщине необходимо проходить обследование гинеколога раз в год, а как это возможно, если врач приезжает всего 12 раз в год на один день? Наши обращения сработали: начальник управления ФСИН пообещал, что приезжать врачи будут не раз в месяц, а в два раза чаще. Думаем, может, можно правительство подключить, есть же программа «Земский доктор».
Конкурс «Мисс Весна – 2020» в колонии общего режима № 10 в посёлке Горное
В ИК-10 в целом ситуация сейчас непростая. Мы туда в 2020 году три раза ездили, в феврале ещё поедем. Осуждённые говорят, что их письменные жалобы колонию не покидают. Поэтому последние несколько раз мы письма сами забирали и передавали адресатам – по закону, такая почта не подвергается цензуре.
Последний раз мы были там 20 января. Пригласили всех осуждённых на встречу, вывезли оттуда пять жалоб. Уже в конце пришла женщина, которая не записывалась, и начала рассказывать, что общаемся мы с недисциплинированными из ШИЗО [штрафных изоляторов] и СУС (находящихся в специальных условиях содержания, более строгих. – Прим. VL.ru), а они, мол, рассказывают небылицы. «Что вы слушаете? Вы уедете – начнутся трудности. Если всё хорошо, администрация закрывает глаза на нарушения». А какие нарушения? И всё. Человек испарился, разговора не получилось. Это явно руководство колонии из актива присылало человека.
— Насколько эмоционально тяжело работать в ОНК?
— У каждого это индивидуально. Конечно, когда день проводишь в колонии, волей-неволей узнаёшь истории людей, и включается эмпатия. Кто-то умеет на следующий день её выключать, чтобы жить дальше, кто-то – нет. Коллеги из ОНК в другом регионе рассказывали, что устраивают «диванный день», день отдыха, особенно после женских колоний. Потому что бывает такое состояние, что вроде бы нет груза, который давит, но ты ничего не хочешь и не можешь делать.
У меня была такая история. ИК-27 в Волчанце. Осуждённый на дисциплинарной комиссии направлен в ШИЗО на семь суток за то, что передавал чай в другой отряд прямо под видеокамерой (передавать что-либо перед камерами запрещено. – Прим. VL.ru). Где они висят, все знают. Зачем он это сделал? Разве не хочет выйти по УДО? Отвечает, что по его статье это невозможно. И что-то в нём такое чёрное, асоциальное, человек на грани отчаяния, ему всё равно, в какой камере сидеть. Это мичман Владимир Горя. Осудили его за педофилию на 16 лет. Я прочитал приговор и подробности той истории: высока вероятность, что его оговорили.
Явно видно, что права человека на справедливый суд нарушены. То, что говорили друзья в защиту, суд во внимание не принял, зато слова бывшей тёщи, бывшей жены и трёх её подруг полностью зачли. Это дело очень напоминает историю снайпера ТОФ [Дениса Краскина, осуждённого на 16 лет за педофилию], но никакой огласки в СМИ дело мичмана Владимир Горя не получило.
Не удержался и рассказал адвокату Полине Сидельниковой, она взяла его дело pro bono, то есть без оплаты. ЕСПЧ они по срокам пропустили, вроде бы можно подать заявление в комитет по правам человека в ООН. Когда этот осуждённый увидел, что его случаем заинтересовались, что ему помогают, он как-то даже ожил. Не знаю, чем в итоге закончится эта история.
Я вам так скажу – погружаться в такие истории тяжело. Это забирает время, выматывает и ведёт к эмоциональному выгоранию. Поэтому обычно я стараюсь держать некоторую дистанцию.
Осуждённые уссурийской колонии строгого режима № 41 во время концерта ко Дню защитника Отечества. 2020 год
— Чем ещё ОНК помогает заключённым?
— Возим подарки в колонии на праздники, пополняем библиотеки, например, но наши финансовые возможности ограничены. По закону, нас должны обеспечивать общественные организации, которые нас в ОНК и отправили. По факту им самим зачастую нужна помощь.
ОНК – не юрлицо, у нас нет ИНН, офиса, постоянного адреса, куда почту принимать. Президент дал наказ выработать к маю 2021 года механизмы финансирования ОНК. По ним, насколько я знаю, региональные администрации смогут нас частично финансировать. Например, что-то компенсировать на покупку канцелярии. Благо сейчас есть федеральный оператор, который оплачивает транспортные расходы членам ОНК по всей России. Знаю, что в других регионах у некоторых ОНК есть офисы. Мы же год пишем нашему губернатору с просьбой помочь с помещением, пока что вопрос не решается.
Впрочем, мы и без всего этого работаем довольно эффективно. Приморская ОНК всегда считалась одной из самых активных в стране. У нас есть социальные проекты помощи заключённым. Например, в этом году на базе исправительной колонии № 33 в Спасске запускаем 10-месячное обучение востребованной на воле специальности электромонтёр. Партнёрами проекта «Получение востребованной профессии в исправительной колонии» выступили Фонд президентских грантов и фонд «Вольное дело».
Юристы в нашей команде проводят консультации по трудовому праву. Вопросов много – как, будучи в колонии, восстановить документы, если они потерялись, какие есть жилищные права.
Нужно понимать, что мир стремительно меняется, а для людей там всё застыло. Они выходят на волю выпавшими из социального контекста. Что такое микрофинансовые организации и почему лучше там не занимать денег, как это – работать в интернете? Вопреки шуткам про зэков, которые притворяются call-центрами банков прямо из-за решётки, многие арестанты современными технологиями владеют не очень. И нужно им помогать, иначе эти люди опять совершат преступления. В том числе специально, чтобы вернуться на зону, где правила, конечно, суровые, но для них привычные.
Максим Барыленко (текст), Дмитрий Ефремов (фото)
Читайте также
- Стратегии в ставках - путь к успеху
- Сравнение американской и европейской рулетки: ключевые различия и стратегические аспекты
- Рулетка: встреча случая и стратегии
- Гармония азарта и благотворительности: путь к успеху
- Преимущества железнодорожных перевозок и где можно получить действительно качественные услуги
